года женился он на вдовой женщине с тремя сыновьями, дружно стали жить. Девочки её полюбили, как мать родную, от своей-то они шибко добра не видали, а тут и ласку узнали, и слово доброе, научила мачеха их и хозяйство вести, и пироги печь, и вышивать, и вязать, правду говорят, не тот мать и отец, кто родили, а те, кто воспитали. И у Глаши всё наладилось, зажили они складно да ладно. А камень тот чёрный на лошадь погрузили, да вывезли к реке, и утопили, потому что каждую грозу били в тот камень молнии и боялись люди пожара. Правду старики говорят, доброму человеку весь мир – свой дом, злому – и свой дом чужой.

Худая Доля

Говорят люди, что Долю свою можно лишь два раза в жизни увидеть, в первый раз, когда ты на свет рождаешься, а во второй – за мгновение до своей смерти. Только вот толку от этих встреч, что от первой, что от второй никакого. Пока ты младенец, и ничего не смыслишь ещё, то и Долю свою ни о чём попросить не сможешь, ну а перед смертью и тем паче – на кой она тебе? Но была, сказывают в нашем селе девочка, что Долю свою повстречала, и не только повстречала, но и изменить судьбу свою сумела. И было это так…

Жила на селе семья одна, мать, отец, да дочка махонькая по имени Руся – светловолосая да голубоглазая. Жили дружно да ладно, только однажды беда пришла в их дом нежданная, заболела мать, провалившись зимой под лёд, когда бельё полоскать на прорубь ходила, слегла, да и растаяла свечою восковой, сгорела, что лучина. Остались отец с Русей одни. Отец днями то в поле, то в лесу пропадает, хлеб насущный добывает, а Руся по дому хозяйничает. Маленькая она, сама росточком с табуретку, пять годочков ей всего исполнилось, а деваться некуда, надо тяте помогать. Тот с вечера всё приготовит – дров для печи, корму для скотины, из погреба достанет картошки да репы, капусты квашеной, с утра печь протопит, да на работу. Дочку не будит, укроет её одеялом потеплее, закутает, поцелует в чистый лобик, вздохнёт тяжело, да уйдёт. Жалко ему свою девочку, да что поделаешь, надо как-то дальше жить, коли доля им такая выпала.

А Руся долго не залёживается. Едва в избу солнышко заглянет, да до кровати её доберётся, защекочет носик её курносый, так и проснётся она, потянется сладко, улыбнётся, после опомнится, что матушка ей только приснилась, сон это всё был, да тут же вновь закручинится, а то и всплакнёт иногда, но недолго она печалится, неколи ей слёзы разводить. Вытрет глазки кулачонками, сарафанчик свой наденет, поверх безрукавочку меховую, тятей подаренную, натянет, да примется за работу. Надо и по воду сходить к колодцу, чтобы обед сготовить, и скотину накормить, и избу прибрать. Возьмёт она своё ведёрочко, валенки обует, шаль повяжет маменькину, и выйдет во двор. А там воздух морозный, хрусткий, всё-то кругом блестит-переливается под солнцем, снеги искрятся ровно жемчуга-самоцветы, берёзки стоят в ажурные шали закутавшись, крыши домишек блестят будто леденцовые, а на окнах лучики солнечные играют. Вдохнёт Руся полной грудью – хорошо! И покатится-побежит по тропочке за водицей. Бабы её жалеючи, всё норовят ведро выхватить, да самим донести до дому. Но Руся маленькая, да бойкая.

– Нет! – скажет, да ещё ножишкой притопнет, – Я сама!

А пуще всех остальных баб Лидуха старается, ластится к Русе, заискивает. Давно она глаз на Степана, Русиного отца, положила, да через девчонку дорожку к его сердцу искать решила. Руся взглянет холодно, обожжёт льдом голубых глаз, Лидуха губы скривит, отойдёт в сторонку, пробурчит что-то под нос. А Руся возьмёт своё ведёрко, да в обратный путь отправится. И глазки её сразу потеплеют, станут ровно незабудочки голубые. Не нравилась ей Лидуха, суетная да хитрая, мордочка вострая, что у лисы, платочек домиком подвязан, глазки маленькие бегают, руки, как лапки с коготками – отвернись только, тут же вцепятся, разорвут в клочья. Не надо ей такой мачехи.

– Вот Грунюшку она бы взяла себе в матушки, – Руся аж зажмурилась, вспомнив девушку, – Ладная она, добрая, тихая такая, задумчивая. И красивая очень. Руся бы её полюбила, и слушалась бы. Очень ей не хватало тепла материнского да ласки, так и хотелось вечерком уткнуться матушке в плечо, прижаться, приластиться, чтобы та обняла её, приголубила, сказку рассказала под жужжание веретёнца, а они бы с отцом, пока лучина горит, слушали, да дивились, нешто бывает такое на свете. И тятя бы, небось, Грунюшку полюбил, она ведь, как матушка, такая же добрая и славная.

Уже и год прошёл, как маменьки их не стало. Вновь зима наступила. Стал тятя в рюмку заглядывать, на Русю поругиваться. То печь не протопит, то снег не уберёт, то муки купить забудет – вовсе плохо стало в доме. Однажды не выдержала Руся, и пока не было дома отца, накинула свою шубейку, да потопала прямо в Грунин дом, та жила с матерью, бабой Варварой, аж на другом конце села. Отворила Руся калитку, стряхнула снег с валеночек, поднялась по ступеням, да постучала в дом.

– Кто тама? – раздался голос бабы Варвары.

– Я это, Руся, пришла.

– Проходи, милая, – вышла ей навстречу хозяйка, – Раздевайся, чай пить станем с пирогами.

– Чай мне пить неколи, – важно ответила Руся, – У меня обед не сготовлен ещё, а скоро тятя придёт. По делу я.

Баба Варвара ажно руками всплеснула:

– Детушка ты моя милая, да что за дело-то у тебя?

– Отдайте вашу Грунюшку за моего тятеньку.

Груня, выглянувшая, было, из-за печки, вспыхнула, что маков цвет, да обратно за штору спряталась, а баба Варвара вздохнула тихо, слезу смахнула, обняла Русю.

– Да ты моя хорошая, ты всё ж таки проходи, чаю попьём с медком да побаим.

Послушалась Руся, за стол уселась. Груня тут же рядышком, глаза опустила, стесняется, стало быть. А Руся и давай рассказывать, как тятя всё вздыхает да на долю горькую жалуется, как в избе их без мамоньки пусто стало, как самой ей тяжело, по дому-то она сдюжит, а вот приласкать-то её некому, и на улице вон дразниться стали ребятишки, кличут бабушкой Русей, потому что она только по хозяйству и хлопочет, ровно бабушка старая, а поиграть и не выходит. Насупилась Руся, губёнки дрожат, в глазках слёзки застыли. Бабушка Варвара вздохнула тяжело, головой покачала, да и молвила:

– Доля-то она такая, может и доброй быть, а может и спиною повернуться. Да только ведь её задобрить можно. Только страшно это, да и увидеть свою Долю может лишь сам человек, у другого не получится.

– Как же это? И где мне её искать?

– А вот придёт весна, так нужно пойти тогда в лунную ночь к придорожному кресту, что на перекрёстке стоит за селом, с собою гостинца взять для Доли – пирогов ли, ленточку ли, бусиков ли цветных. Как будешь идти, не оглядывайся, станут тебя окликать, звать разными голосами, лишь бы помешать, а ты иди себе, коли не станешь смотреть, так ничего они тебе не сделают, так, попужают только. Как дойдёшь до креста того, гостинец под него поклади, да крикни «Доля-долюшка, покажись, как есть». Тут-то она и покажется.

– А какая же она, бабуся?

– Да разная бывает, может и совой ушастой обернуться, может и кошкой лысою, может и старухой безобразною, а может и девкой простоволосою. Ты ей скажи: «Прими, матушка Долюшка, гостинец мой, а мне счастье дай».

– А она меня послушает?

– А это уж от тебя зависит, а иначе никак.

Попили они чаю, собрала баба Варвара Русе с собою пирогов да соленьев, сложила в корзиночку.

– Ступай, милая, а я к вам завтра приду, помогу тебе по хозяйству.

Как баба Варвара ходить к ним стала, так тятя пить постеснялся, тише стал себя вести, и Русе радостнее.

А уж как пришла пора